СНОВА ТЕАТР В ТЕАТРЕ!
Заметим: режиссер Игорь Ушаков, обладающий даром «трансформировать» чужие спектакли, такие как опера «Пиковая дама», или уродовать их, как было с «Мадам Баттерфляй», вероятно, вовсе не обязан уметь ставить собственные спектакли. Впрочем, приличные режиссеры с г-ном Трифоновым вряд ли согласились бы работать после всех тех скандалов, в которые он попадал. Вот мы и получили второй раз, после провала оперы Мечислава Вайнберга «Любовь Д'Артаньяна», буквально «много шума из ничего» (в полном соответствии с комедией Шекспира), что преподнесла нам премьера «Золушки».
На сцене макет декораций, а рядом девочка, переставляющая в нем фигурки. Кто эта девочка? У самого Джоаккино Россини об этом моменте ничего не сказано, да и режиссер-постановщик Ушаков, получается, подсунул публике буквально какую-то невнятицу. Видимо, снова «театр в театре». Как в «Кармен», с героиней, оживающей после ее убийства, как в «Золотом ключике», где в итоге Карабас-Барабас становится уборщиком своего же театра, или как в «Д'Артаньяне», где вместо мушкетеров – кружок провинциальной самодеятельности, разыгрывающий историю Александра Дюма. Ну не хочет худрук Трифонов ставить спектакли по законам русского психологического театра, а ведь труппа-то сегодня высокопрофессиональная! Великолепен дон Маньифико: Сергей Теленков своим тембром напоминает исполнителя этой роли, участвовавшего в гастролях «Ла Скала» в 1974 году, когда за пультом стоял сам Клаудио Аббадо, – это Паоло Монтарзоло. Артист Константин Сучков в роли Дандини выступил не менее ярко. Великолепны сестры: Анастасия Джилас, Елизавета Вайслейб выполняют сложнейшие мизансцены, не глядя на дирижера. И восхитительны сами Золушки – Яна Дьякова, Валерия Горбунова. Вот только мизансценическое загромождение сцены, вместо сценического действия, создало ненужную суету. Между тем Александр Сергеевич Пушкин – «наше всё» – считал, что «служенье муз не терпит суеты»!
ИЗДЕРЖКИ ДИЛЕТАНТИЗМА?
Правда, во втором акте никакой суеты вдруг не стало. Сразу возникло такое впечатление, что разные акты ставились разными режиссерами. Солисты вдруг развернулись животами на зрителя, уставились на дирижера, и пошла обычная оперная «жвачка». Только один эпизод, пожалуй, заслужил поощрения. Это «секстет», в котором солисты на звонких согласных, выстреливая короткими сфорцандо, обнаруживают природу юмора оперы-буфф. Жаль только, что прием этот придумал не постановщик спектакля, а Жан-Пьер Поннель, автор известной постановки в «Ла Скала», которую старшее поколение помнит по знаменитым гастролям.
В известной статье Георгия Товстоногова «Гражданский долг театра» написано: «Приходится видеть, как театральный деятель, пораженный ярким впечатлением от произведения какого-либо из крупных мастеров, тут же стремится повторить его в своем спектакле, – так рождается провинциализм». Как же это отражает всю деятельность худрука Алексея Трифонова! Ведь он медленно, но верно превращает когда-то яркий театр буквально «в провинциальную дыру». Чувства меры ему явно не хватило и в постановке «Золушки».
Постановщикам спектакля музыки оказалось мало, хотя опера длится чуть меньше трех часов. Поэтому Золушка помимо своих арий поет еще и арию Дездемоны из оперы Россини «Отелло». Так Трифонов решил продемонстрировать свою музыкальную оснащенность и знание других произведений Джоаккино Россини. Вот только он не учел, что законы жанра оперы-буфф и трагедии «Отелло» различны. И песня об иве из уст Золушки звучит так, как если бы Борис Годунов неожиданно запел песенку герцога из оперы «Риголетто»!
В гениальной увертюре сделана купюра. У дирижера-постановщика Дмитрия Синьковского с музыкальным образованием всё в порядке, в отличие от нашего дражайшего художественного руководителя. Наверняка он знаком с работой Бориса Асафьева «Музыкальная форма как процесс» и должен понимать, что увертюра к «Золушке» написана в форме сонатного аллегро, где главную тему сменяет побочная, которая в сонатной драматургии обязательно должна прозвучать дважды (!), только в различных оркестровых редакциях. И если убрать одно проведение, то форма нарушается, возникает дискомфорт: по времени вроде бы стало короче, а в зрительском впечатлении ощущение, что стало еще длиннее! Речь о законе, который известен каждому музыканту, но такой не знает господин Трифонов! Не иначе, по его персональному распоряжению гениальная увертюра подверглась «оскоплению» (обрезанию). К тому же неясно, по каким причинам антракт объявлялся то перед финалом первого акта, то после него. Белиберда какая-то.
Продолжение следует.